Приговоренный - Страница 38

— На что ж он пьет?

— Там тысячу сшибил, там другую, кран свинтил где-нибудь, продал что-нибудь.

— Т-ты н-не п-права! — неожиданно громко, хотя и заплетающимся языком произнес герой этого устного очерка. Он даже дернулся, но Надежда его удержала, иначе пропахал бы дорогу носом.

— Не рыпайся, мать твою! А то болтану по роже!

Вера слушала все это, как всегда, вполуха. Ей было и тошно, и скучно, и страшно. Тошно было от присутствия упившегося мужика и веселенькой Надежды. Скучно — от того, что танцы за прошедший год мало изменились. Ни дисков новых, ни кассет что-то не появилось, аппаратура была донельзя заезжена и хрюкала, трезвых лиц, как всегда, не было. Наконец, Вере было всерьез страшно, потому что она очень сильно сомневалась, что это культурное мероприятие — поход на танцы в Лутохино — закончится благополучно и без жертв.

Погоду делала компания местных парнишек допризывного возраста, искавшая, кому бы настучать по роже, но в конце концов переругавшаяся между собой и отправившаяся куда-то во тьму на между-усобную разборку. Следом за ними убрались и злые, языкатые девки, размалеванные во все цвета радуги. Они приметили Веру и начали чего-то шипеть типа: «Джины за тридцать штук надела — и воображает!» Должно быть, у них тоже было желание подраться и выщипать прическу. Но тут появились две или три девахи постарше, подвыпившие, здоровые, с наколками на пальцах и плечах, которые стали обниматься с Надей, а заодно и с Верой, которая этого не очень просила. После этого наглые «тиновки» присмирели и прекратили прикалываться к Вере. Когда они ушли смотреть на то, как дерутся пацаны, оказалось, что зал клуба почти пуст. К Вере, Наде и девицам с наколками пристали три подвыпивших мужика из числа отпускников. Все они прибыли отдыхать на родину без жен и искали приключений. Потом, когда уже вышли из клуба, прицепился четвертый, вот этот, которого сейчас волокли под руки.

Надя в этой компании чувствовала себя как рыба в воде, а Вере все это очень напомнило последние годы замужества и авдеевских «контрагентов». Если б она не боялась в одиночку идти в Марфутки — уже стемнело, и в трех шагах ни черта видно не было, — то, наверно бы, постаралась улизнуть. Но было страшно, и она вынуждена была слушать всякую ахинею, которую несли поддатые мужики, перемежая ее крутой матерщиной. Шалавы с наколками — это было самое мягкое определение для этих дам — тоже говорили не пятистопным ямбом. Изредка начинали что-нибудь петь, то из классики блатного жанра, то из деревенского матерного фольклора, визгливо ржали, хватались то за мужиков, то за Надю с Верой, явно выказывая неразборчивость в сексуальной ориентации.

В конце концов всем дружным коллективом угодили в какой-то полу заброшенный домишко на дальнем от Марфуток краю Лутохина. Там обитали наколотые девахи, в прошлом не то высланные, не то рас конвоированные, но так тут и застрявшие. У них оказалась трехлитровая банка самогона, квашеная капуста прошлогоднего засола, огурцы и хлеб. Пили из эмалированных кружек.

Слава Аллаху, что мужиков было только четверо и шалавы после первых же «тостов» застолбили себе тех троих, что подошли первыми. Иначе бы Веру минимум напоили. Но им на двоих с Надей оставили вот этого, четвертого мужика, который очень быстро окосел и стал относительно безопасным. Правда, какое-то время он еще пытался что-то говорить и даже тянул руки, но в конце концов упал под стол от очень сильного толчка Надежды. Именно Надежда и предложила Вере покинуть это учреждение. Вышло это очень кстати, потому что те три пары, что образовались за столом, начали обжиматься по углам, вырубив свет, а одна даже вроде бы уже трахалась. Так что никто не заметил ни того, что Вера сумела поставить на стол почти нетронутую кружку самогона, ни того, как они покинули эту гостеприимную хату.

Правда, вот этот ужратый мужик их все-таки догнал. Он оказался чужим на празднике жизни, должно быть, его просто выкинули, чтоб не путался под ногами. В качестве компенсации он унес с собой хозяйский самогон в пол-литровой банке с пластмассовой крышкой. Высосав полбанки сразу же от расстройства чувств, мужик немного приободрился и на какое-то время прибавил подвижности. Кроме того, он поперся по сокращенному маршруту через огороды и сумел-таки выползти на улицу прямо под ноги Вере и Наде, которые ему, конечно, особо рады не были. Надежда с мужиком допили все, что осталось в банке, после чего этого соседа совсем развезло, и его пришлось вести под руки. Некоторое время он чего-то орал, пел, а потом притих и, видимо, отключился.

И вот теперь они тащили этого ни на что не пригодного мужика по ночной дороге через лес, хотя, бросив его, могли бы добежать домой вдвое быстрее.

— Ну, коз-зел! — возмущенно рявкнула Надежда, когда в гробовой тишине вдруг послышалось журчание. — В штаны льет!

— Бросай ты его на фиг! — брезгливо отцепляясь от мокро штанного «кавалера», заорала Вера. — Он еще и по большому сходит, а мы его нянчить будем.

— Точно, — наконец-то согласилась Надя, — давай с дороги отволокем и бросим. А то еще его трактором спьяну переедут.

Так и сделали.

— Уф-ф! — сказала Вера. — Отделались! Давай-ка побыстрее пойдем, а то жутко что-то.

— Да брось ты! — отмахнулась Надя. — Чего бо-яться-то? Ну, изнасилуют, ну и что? Может, я и сама не против?

И захохотала. А потом мощным своим меццо-сопрано заорала на весь лес:

— Мужики-и-и! Сюда-а-а!

Эхо размножило этот крик души, от которого у Веры мороз по коже пошел. Впервые за этот вечер она пожалела, что не выпила кружку самогона, а только губы обмочила. Была бы сейчас такая же бесстрашная, как Надежда.