Приговоренный - Страница 124

124

— Ну, насчет этого пусть не беспокоятся. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

— Они, между прочим, и вешаться не нанимались.

— Верно. Но ты объясни, пожалуйста, всем этим заинтересованным лицам, что если они слишком уж чужую судьбу беспокоиться будут, то свою могут проморгать. Дай им гарантии, что от этого человечка, которого они мне подарят, никакие нитки не потянутся.

— Честное большевистское слово дать? Не повелят.

— Мне бы не поверили, а тебе поверят. Ты для них свой.

— Они и спросят, между прочим, если что не так. Сам-то я не боюсь. Сыну бы пакостей не наделали. И внук растет, между прочим.

— Моему-то слову веришь?

— Твоему — верю. А вот того молодого человека, чьи интересы ты взялся представлять, не знаю. И не имел счастья проверить, как он слово держит. Назовешь этого мальчика — будем дальше разговаривать. А нет — так лучше не мучайся, поищи другого посредника.

— Ох, как нехорошо ты заговорил, Михалыч! — покачал головой хозяин. — Вроде бы мыслишь еще правильно, от трех рюмок коньяка не охмелел, до склерозов-маразмов не дожил, раз о сыне и внуке беспокоишься, а говоришь как-то очень несерьезно. Вредно на тебе отсутствие партийной дисциплины сказалось. Вот подумай, припомни старину: если б тебе велели в свое время выявить к такому-то сроку идеологического диверсанта или там Bpaга народа, а ты начал бы такую же фигню молоть, что бы было, а?

— Да ничего хорошего, прямо скажем…

— И сейчас не будет.

— Значит, как я понял, молодого-перспективного раскрывать нельзя. А я должен для него подобрать не то зиц-председателя, не то кандидата в покойники. Потому что иного употребления для того гражданина, что ты заказываешь, не вижу.

— Вот насчет употребления ты, пожалуйста, не беспокойся. Употреблять без тебя будут.

— Спасибо, догадался уже. Но как ты себе это представляешь? Ну, допустим, есть у меня такой мужичок, который сам себе большую яму вырыл. И компромата на него — хоть пруд пруди. Что я ему предложу? Дескать, дорогой, условно говоря; Вася, проштрафился ты целиком и полностью, и потому решил я тебя продать в рабство. А новый твой хозяин-плантатор волен будет тебя казнить и миловать. Так, что ли?

— Ну, если б ты не ерничал, то много умнее смотрелся бы. Хотя в принципе ты суть верно уловил. Тут нужен именно такой человек, который на все готов будет, лишь бы живым остаться.

— А останется?

Максимыч усмехнулся и ответил:

— Все смертны. Он же не Дункан Мак-Лауд. Умрет когда-нибудь, наверно. Но должен думать, что это будет намного раньше, если он не согласится.

— А на самом деле?

— Не все ли равно?

— Да не совсем. Я ведь знаю, почему ты на меня такую почетную миссию возлагаешь. Хочешь, скажу напрямую?

— По-большевистски? Пожалуйста.

— Потому что хочешь ты, Максимыч, как когда-то говорили, снять с себя ответственность за это решение. Наверняка можешь ты, если сам захочешь, обойтись без меня. Но не очень тебе хочется быть крайним, если что не свяжется. А в том, что может не связаться, ты убежден если не полностью, то по крайней мepe на полста процентов. Подставочка получается, Максимыч.

— Ну, обижаться на тебя не буду. Элемент подставки в общем есть. В том смысле, что если ты, Михалыч, промахнешься с тем кандидатом, то можешь и неприятности нажить. Но позволь тогда и мне с тобой по-партийному поговорить. Ты ведь об ответственности заговорил только оттого, что не знаешь, ради чего рискуешь. Ты вот этот орден где получил? — Максимыч указал пальцем на бордовую ленточку с прожилкой серо-стального цвета посередине.

— Красную Звезду? За Литву. «Зеленых братьев» гонял.

— Небось не знал, когда под пули лез, что тебе ее дадут, верно?

— Само собой. Больше надеялся, чтоб примочку на лоб не поставили.

— А когда дали, приятно было?

— Да уж не отказывался.

— Вот так и тут, Михалыч. Может, тебя какой-то приятный сюрприз ждет. Но и насчет примочки не забывай.

Михалыч усмехнулся. Не верил он в приятные сюрпризы на семидесятом году жизни. Однако вслух сказал:

— Убедил. Есть у меня для тебя кандидат. Ты его даже знаешь, наверно. По крайней мере на слух.

— И кто же это?

— Иванцов.

ГУЛЯЙ, РВАНИНА!

Вечер настал как-то незаметно. Во всяком случае, для Клыка и тех трех дам, что сидели за столом в квартире гостеприимной Инны.

Почему так получилось? Во-первых, потому, что проголодавшиеся приезжие уплетали все за обе щеки. Во-вторых, когда приняли по три небольшие рюмочки водки да еще под хорошую закуску, то заметно повеселели и даже как-то позабыли о своем, мягко говоря, неопределенном положении. Сначала Инна начала расспрашивать своих гостей об их провинциальном житье-бытье. Как ни удивительно, развязался язык у Веры. Но очень аккуратно развязался. Конечно, она ни словечком не обмолвилась о реальных причинах своего появления в Москве. Она четко сформулировала основную цель поездки: по магазинам побегать, посмотреть, что в Москве носят, навестить старых друзей. Потом принялась рассказывать о свою газетных делах, о том разгуле преступности, которым москвичку удивить, конечно, было трудно. Но поскольку Инна оказалась превеликой любительницей всяких страшных историй, то слушала раскрыв рот, лишь изредка перебивая Веру и рассказывая что-то свое. Потом Инна, позавидовав тому, какая интересная, хотя и опасная работа у ее подруги, начала жаловаться на свою, по ее разумению, бессмысленную и скучную. Услышав, что издательство, где работает Инна, выпускает сборники анекдотов, Клык шибко заинтересовался и предложил свою помощь. И на воле, и по яхтам он еще с юных и младых лет наслушался этого добра сверх головы. Инна горячо это поддержала, принесла магнитофон и тоном вагонной попрошайки в опросила присутствующих помочь ей на бедность, рассказав анекдоты. Клык от стеснительности никогда не страдал, но все-таки сначала выбирал те, что поприличней, во всяком случае, что можно было рассказывать без матюков. Он стеснялся главным обратен хозяйки дома. Но потом, когда Инна — дело было уже после пятой рюмки — самыми простыми словами и без какого-либо смущения рассказала совсем не интеллигентный, прямо-таки насквозь матерный анекдот, Клык раскрепостился. Теперь он рассказывал асе как есть и оказался в ударе. Надежда и Инна хохотали безудержно, Вера тоже хихикала.

124