Приговоренный - Страница 71

Можно попробовать с ним договориться. Даже нужно. Но ведь этот сукин сын вцепится в горло, крепко сядет на шею, и Иванцов постепенно (а может быть, и очень скоро) станет попросту шестеркой, которой не останется ничего другого, как исполнять приказы. И чем дальше, тем больше. Сначала будет оплачивать, потом подавать милостыню, а через пару лет выкинет на помойку. Потому что подберет более молодого, более близкого по духу и убеждениям. Тогда он будет и губернатора за ниточки дергать.

Очень неприятно было думать об этом. Конечно, пока еще фирма Курбаши слабовата, чтобы прибрать к рукам губернию или хотя бы облцентр. Но цель эта обозначилась, и поступательное движение в этом направлении неуклонно продолжалось. Пока на его пути довольно плотный заслон, броневая стена старой номенклатуры. Но надолго ли? Главе шестьдесят с гаком, один инфаркт уже пережил. Молодые, трид-цати-сорокалетние, — почти полностью выдвиженцы «новых». Те самые клерки, что готовят постановления и проводят их по разным инстанциям. Рыхлый грунт под броней. Ответственные, по возрасту около и за «полтинник», пока еще держатся, берегут свой престиж и знают себе цену. Но это дерево без корней. Уплывает их время, и время Иванцова тоже. Неужели все это уже нельзя остановить?

Можно, конечно. И Курбаши, и тех, что помельче его, и новых буржуев. Если вернуться на пять лет назад, а лучше — на десять. Только как это сделать? Тем более что уже поставил на себе клеймо со штампом: Перерожденец». Два года назад, когда возбуждали дело по, смешно сказать, 70-й статье, против ультра-коммунистической газетки «Красная искорка», Иванцов прочел про себя именно такое определение. Дело тогда закрыли, и не без содействия Виктора Семеновича, но кем его считают бывшие товарищи, он не забыл. Партбилет вообще-то он не выбрасывал, не жег и не сдавал. Так и лежал себе в верхнем ящике стола: о всеми отметками об уплате членских взносов вплоть до августа 1991 года. И учетная карточка там же лежала. В области сейчас компартий полно, но даже если сейчас явишься и попросишь восстановить, не возьмут, побрезгуют. А если им повезет снова вернуться к власти — и подавно. Впрочем, тогда Иванцову прокурором уже не быть. Если вернутся те, кто поумеренней, то просто выгонят, если те, кто позлее, — посадят, а совсем ортодоксы — шлепнут как врага народа. Так что обратно — это не для Иванцова. Только вперед.

В общем, ничего хорошего. Остается крутиться, цепляться за все соломинки и действовать по обстановке, но решительно. Пока не спешить. Курбаши нм начнет торг. Он нетерпелив. И наверняка рассчитывает, что Иванцов первым бросится выпрашивать голову Клыка. Но просчитается, потому что прокурор будет хладнокровен. Сам уведомит, что за козырь руках имеет. Тут надо будет поговорить вежливо и обстоятельно, успокоить, показать, что Курбаши на дне, что некуда Иванцову деваться, что вот он, весь в его руках… А потом мягко и неназойливо погрузить гражданина Курбатова в заранее подготовленное дерьмо По самые уши. Или даже лучше — по макушку.

Приободрившись, Виктор Семенович фальшиво замурлыкал:

— Не надо печалиться! Вся жизнь впереди!

Вся жизнь впереди, надейся и жди…

Часть третья МНОГОБОРЬЕ СМЕРТНИКА

ДЕВИЗ БУХЕНВАЛЬДА

Вообще-то Клык учил в школе немецкий, но, как и все его одноклассники, конечно, не выучил. Но зато он знал, что в каком-то фрицевском концлагере, не то в Освенциме, не то в Бухенвальде, были металлические ворота с надписью-девизом: «Jedem das Seine» — «Каждому свое». Конечно, в «замке» у Курбаши было куда комфортнее, чем в Бухенвальде и даже чем на простой советской зоне, не говоря уже о крытке, но чем дольше Клык находился в своем приятном заточении, тем больше понимал, что этот девиз вполне применим к имевшей место ситуации.

Прошла неделя с того дня, как Курбаши привез к себе гостей. Ничего не скажешь — за тридцать четыре года жизни Клыку еще не доводилось сидеть в таком приятном заключении. Да и на воле ему не доводилось жить так шикарно, тем более целую неделю. Пару раз после удачных «дел» он сумел скатать на юга, но отдыхал, естественно, не в номерах люкс, а в частно-дикарском секторе, где никто не интересовался паспортами, но и особого сервиса обеспечить не мог. Койка в тесной комнате, где жили еще три-четыре мужика, шашлычок на бульваре, стакан винишка из автомата, море и солнце на диком пляже, танцы при каком-нибудь санатории или доме отдыха, какая-нибудь шибко озабоченная курортница — вот весь набор прелестей отдыха, о которых Клык вспоминал на зонах как о райском блаженстве.

Здесь, у Курбаши, от одной жратвы можно было прийти в восторг. Утром, едва продрав глаза, по первому нажиму кнопки — завтрак. Все, что с вечера пометил в меню — хоть черная икра! — будет на столе. И бесплатно! Сок, чай, кофе с молоком или с коньяком — пожалуйста! Кашу — хоть гурьевскую с абрикосами. Масла — хоть килограмм проси, хоть французского, хоть вологодского. Котлеты, отбивные, шашлыки — обожрись. Сплошная свежатина. Позавтракал — хоть снова спать ложись, хоть иди прогуливайся для лучшего пищеварения. Правда, только во внутреннем дворике, вокруг бассейна, но и там ведь свежий воздух, солнце или прохлада — что хочешь выбирай.

Первые три дня Клык ходил помаленьку, с костыликом, потом еще пару дней — с клюшкой, как дед-ветеран, а последние два дня шлепал самостоятельно, без подпорок. Рана затянулась, как на собаке, и — тьфу-тьфу! — никаких осложнений у Клыка не предвиделось, во всяком случае по медицинской части. Правда, купаться в бассейне ему пока не советовали, но загорать не запрещали. Конечно, заботливые «няньки» — так Клык прозвал Катю и Настю — все беспокоились, чтоб он не пережарился и не перегрелся, и нежно так звали его на всякие общеукрепляющие и реабилитационные процедуры. Массаж они делали просто прекрасно, и Клык с удовольствием отдавал себя в их лапки. Наверно, можно было бы и самому их помассировать, хоть снаружи, хоть изнутри, хоть по одной, хоть обеих вместе, но Клык отчего-то не то стеснялся, не то ленился это сделать. Он и сам не очень понимал, почему, вдоволь напостившись вроде бы, не уделяет должного внимания всяким там аппетитным предметам, круглящимся на расстоянии вытянутой руки. Вообще-то Курбаши был прав на все сто процентов — тут этого добра хватало. Всего через стенку от него — пять шагов от двери до двери — обитали Вера и Надя. Среди здешнего персонала было еще штук пять симпатяжек от двадцати до тридцати, которые периодически мелькали вокруг и с которыми при других обстоятельствах Клык обязательно постарался бы познакомиться. Но обстоятельства были именно «те», а никакие не другие. При всем общем кайфе от пребывания в гостях Клык не забывал и о том, что Курбаши не филантроп-благотворитель. Тут и ежу ясно, что если старый друг решил надавить на Иванцова, то ему, Клыку, уготована роль товара. Курбаши уже на следующий день после душевного разговора с Клыком куда-то исчез, и никто из здешнего персонала то ли не знал, куда именно, то ли не имел права об этом говорить. Его не было всю неделю, и Клык подозревал, что товарищ Курбатов, или товарищ Титов, — хрен его знает, на какое имя у Курбаши паспорт! — уже ведет торг с гражданином прокурором. Что уж там ему надо — неизвестно, но прокурору-то нужен Клык. И ясно, что, пока Курбаши не продаст ему по договорной цене Клыка со всеми потрохами, Иванцов ни на какие уступки не пойдет.